Цветок камалейника - Страница 28

Короче, денек обещал утереть нос ночи.

— А… йеры? — уже с порога рискнул поинтересоваться парень.

— Что — йеры? — удивленно сдвинул брови Хорв. — Сказали — сами будут Тварь искать, а мы чтоб содействие оказывали, если попросят.

— Ну… а… так у них все нормально? Больше никого искать не просили? В смысле, — торопливо поправился Джай, — сектантов всяких? Может, это они нам так подгадили?

— Да пошли они… — Хорв заковыристо выругался. — Сами пусть разбираются, наше дело маленькое. Иди на обход, работничек! И похмелись наконец, а то у меня уже вся одежда твоим перегаром провоняла!!

***

Если бы к сорочьему любопытству не прилагалось вдвое против того хитрости, наглости и проворства, ей вряд ли удалось бы занять центральное место как на городских помойках, так и в народных сказках: и бродячий кулич она склевала, и ящерка на гнутый гвоздь выменяла, и кабана-дурака подучила хвост в кражжью нору сунуть… Правда, и влетало ей частенько — но только в тех же сказках. На деле ухватить пакостницу за переливчатые перья не под силам ни кошке, ни собаке.

Йерам и тем придется попотеть.

Утром, уже после восхода солнца, Ориту заволокло туманом — не плотным, но всепроникающим, зримо клубящимся даже в подворотнях. Бродить по нему не хотелось ни растревоженным горожанам, ни бандитам — равнинники считали туман дыханием Темного Иггра, приносящим болезни людям, скоту и посевам. Поначалу шумные улицы почти обезлюдели, большинство ставен захлопнулось.

Зато ЭрТар туман любил — особенно осенью, когда взгляд невольно цепляется за одинокое опавшее дерево на ковре золотой листвы, а за ним мир кончается, тонет в белом бесплотном океане, и уходящая в него тропка кажется дорогой в легенду… Вот и сейчас неугомонный горец преспокойно топал к площади, даже не думая от кого-то таиться: во-первых, он успел выслушать утреннюю Иггрову волю, посвященную исключительно новорожденной Твари, во-вторых, помнил басню о сороке-воровке, которая свила гнездо на шапке у мужика, а тот из сил выбивался, разыскивая ее по всему селищу.

Что их с белобрысым все-таки ищут, ЭрТар не сомневался. Как и в том, что сейчас у обережи и йеров есть дела поважнее, а дхэры не желают публично признаваться в своей уязвимости. Тайный же поиск начнется с едален и ночлежек, где горца с корлиссом засекут еще с порога (в «гадюшнике» их вряд ли кто-то разглядел, но следы они оставили весьма красноречивые: остроносых горских сапог, подкованных обережных и крупных звериных лап). Значит, туда ЭрТару путь заказан. Удирать из города тоже неразумно, йеры наверняка перекрыли все дороги и только и ждут, когда сорока вылетит из курятника. Нет уж, поскачем еще среди несушек, поищем не замеченную хозяевами щелку… В Орите у ЭрТара жила дальняя родственница, в крайнем случае можно податься к ней — горцы своих не выдают, тем более какому-то Иггру.

С другой стороны, они и не прячутся за спинами женщин и детей.

Пришлось как-то крутиться самому. Обережники, разумеется, успели порыться в навьюченных на Тишша вещах, «выронив» при обыске коробку со стрелками и несколько безделушек. К счастью, воняющая краггами куртка их не прельстила, как и грязная (зато сухая!) смена белья. Сами же вьюки пошли на сносную подстилку из двух кусков дерюги, на которой горец с кошаком скоротали ночь в подвале полуразрушенного дома, до середины заваленном обломками кирпича. Обитающие там крысы то и дело пытались восстать против захватчиков, и к утру Тишша от них уже тошнило.

Оставив кошака караулить мыслестрел и разложенные на дерюжках вещи (в разведенной дождем сырости они за ночь так и не высохли), горец отправился на разведку. Грязный, босой, небритый, в мятых полотняных штанах и вылинявшей, драной на локтях рубашке, он мало чем отличался от местных побирушек, которым и туман не был помехой. Правда, сегодня они ни к кому не приставали, а целеустремленно брели к площади, лениво переругиваясь между собой.

Заинтригованный ЭрТар увязался с ними. «Новенького» вначале встретили подозрительно, но, скушав байку о сгоревшем шиуле и «лучше голод умирай, чем денга улица проси» (значит, не конкурент!), подобрели и стали наперебой советовать горскому простачку, куда лучше податься. На расспросы, почему сами не подаются, доброхоты ухмылялись и отводили хитрые глаза. Сидеть в тенечке перед драными шапками им определенно нравилось больше. Шли же они, как выяснилось, к «часу милосердия», когда отчитавшие проповеди и разобравшиеся с ирнами йеры от имени Иггра подкармливали «сирых и убогих» (судя по топавшим рядом с ЭрТаром бугаям, сирыми они стали по собственному почину, а за «убогих» могли и в глаз дать).

Горец облизнулся и решил, что позавтракать за счет Двуединого будет самое то. Где-где, а в храме его йеры точно не будут искать!

Туман потихоньку сгущался, ужав мир до десяти шагов окрест. Нищие тоже посбивались в кучки, не желая терять собратьев по лохмотьям из виду. Слева кто-то упоенно вопил про «осень нашего мира», потом осекся на полуслове и завизжал, как схваченный за хвост поросенок — видать, обережь нашла его по слуху.

— Во, ишшо одного споймали, — злорадно шамкнул идущий рядом с ЭрТаром старик. — Труженики, дери их Темный… Нет бы Тварь искали — к блаженным цепляются!

— Да как ее искать-то, если йеры и те с ходу ничего поделать не смогли? — возразил бодро перебиравший костылями мужичок лет сорока.

— Приметы есть нужные, — многозначительно сообщил нищий. — Из того дома, где Тварь рождается, все крысы наперегонки бегут, место ей уступают! Первый крик у ней — вой звериный, из титьки она заместо молока кровь сосет, а кто в глаза ей посмотрит — тот свою смерть увидит и всю оставшуюся жизнь сам не свой ходить будет…