Цветок камалейника - Страница 59

— Представляю, как тот обрадовался, — проворчал Джай. В оритском судебнике эта статья называлась «убийство из мести», причем нынешние мысли обережника проходили по пункту о пособничестве.

— Хэй-най, он был в диком восторге! — заверил его ЭрТар. — Особенно когда обнаружил, что мы одни в его спальне, а дверь он сам запер на засов. Он даже не попытался вытащить кинжал — сразу упал на колени и начал униженно скулить, каяться, уверять, что злые языки оговорили его золовку и он искренне скорбел, что брат умер бездетным… что он готов немедленно отдать мне все причитающееся и даже половину своей доли…

— И ты его убил?

— Нет, — спокойно ответил горец. — Мне стало противно. Пнул ногой, как падаль, развернулся и ушел. А когда уже выходил из дома, на меня набросились его сыновья. Со спины. А за ними, осмелев, и он сам.

ЭрТар помолчал, глядя в костер, и веско добавил:

— Вот тогда я их всех и убил.

В тишине мурлыканье кошака стало особенно басистым — а может, он нарочно старался ее заполнить. Джай неловко кашлянул и уточнил:

— И тебя изгнали?

Горец посмотрел на него, как на ненормального:

— За что?! Это же семейное дело, тем более я был в своем праве. Ну отругали старцы на общем вече, что не бросил дяде вызов, как положено. Мертвецов тоже отругали…

— Чего?!

— Конечно, пусть им стыдно будет — втроем на одного нападать, да еще так подло! Так прямо все им и высказали перед сожжением. Это только вы, равнинники, над покойником слезы льете, хотя отправь Иггр его обратно — небось снова бы пристукнули! Зачем тогда притворяться, э?

Джай окончательно отчаялся понять горцев. А ЭрТар вполне себе бодренько закончил:

— Тетка давно умерла, внуков у дяди не было, а невестки, по-моему, только обрадовались. Тем более что я от наследства отказался, на кой мне это итыллье гнездо. Но дома у меня с тех пор нет. И заводить не тянет.

Самойлика поостыла, и Джаю наконец удалось сделать несколько нормальных глотков.

— Дай-ка и я попробую. — Горец протянул руку за кружкой.

— Так ты ж уже пил!

— Не-а, только вид сделал.

ЭрТару повезло, что кружка была уже у него — иначе Джай выплеснул бы отвар в довольно скалящуюся рожу.

***

С моруном управились только к началу праволуния: тварь дергалась, пока не обгорела догола. Для надежности костер жгли еще пару часов, чтобы наверняка вытравить заразу из костей. Большинство селищан, успокоившись, разошлись по домам, а управник с кузнецом и парой добровольцев выкопали яму на краю пепелища и лопатой сгребли в нее моруновьи останки вместе с углями. Двор после их трудов выглядел так, словно здесь сгорел целый хлев.

— Узнали его, мужики? — шепотом спросил управник, когда с праведными трудами было покончено.

— Вроде как Ирутов брат, — неуверенно сказал один из подручных. — Ну младший, который весной в город подался, лучшей доли искать…

— Угу. Видать, не нашел. Быстро он…

Мужики постояли, посопели. Еще месяц назад здоровались с человеком — и нате вам. А ведь считалось, что моруны по полугоду в земле сидят!

— Убили небось его, — боязливо предположил управник. — Кто-то ж труп закопал.

— Если б убили — сожгли б. — Кузнец смачно плюнул на свежий холмик. — Да и не поперся бы он сюда, пошел злодеев искать.

— А может, из наших кто… — Селищанин поежился. — Может, и не уезжал он никуда…

— Темного тебе в задницу, что ты каркаешь, как старая баба! — не выдержал кузнец. — Сами же провожали, аж на три полета провели, покуда он к купеческому обозу не подсел! А вот охотников жалко, — подумав, добавил он. — Молодые еще ребята, веселые… были. Помянуть бы…

— Так помянем! — встрепенулся управник. — У меня непочатый бочонок припрятан, не та кислятина, что в едальне подают. Жена по такому случаю жмотиться не станет…

Мужики оживились, повеселели и, потирая руки в предвкушении, дружной гурьбой пошли к его дому. Лопату кузнец унес с собой — хорошенько прокалить в горне, а то и перековать, от греха.

На другом конце селища Ирут трясущимися руками запрягал ящерков. Хотел с утра выехать, чтобы забрать гостившую у родителей жену, но понял, что за ночь в пустой избе рехнется. Перед глазами чередовались прощальная улыбка брата — и та жуткая, воющая, корчащаяся в огне гадина, в которую он превратился… а если бы ее не успели пришпилить к земле…

— Эй, браток!

Ирут сцепил зубы. Разносчик из едальни был последним человеком, кого ему сейчас хотелось бы видеть. В селище холопа недолюбливали, но старались не связываться. Мужик, даром что раб, был гадостный и злопамятный хуже некуда. Такой год будет тебе украдкой в скваш плевать, хоть ты в едальню не ходи.

— Чего тебе?

— Ты в Ориту едешь? — продолжал тот, как будто ни о чем не догадываясь. А ведь в толпе шептались и довольно громко…

— Ну — буркнул мужик, поправляя ремешки на упряжи, чтобы те не терлись о пластины гребня. Ящерок, изогнув шею, задумчиво обнюхивал хозяйское плечо. Длинные узкие ноздри то округлялись, то сжимались в линию.

— Передай записочку, а?

— Кому?

— Иггру, — ухмыльнулся тот, протягивая сложенный вчетверо клочок бумаги, залепленный воском. — Кинь вместе с бусиной любому нищему в шапку, пусть помолится за мое здоровье.

— Чего у тебя болит-то?

— Да вот, охромел чуток. — Раб скривился в злобной ухмылке. В первой, куда более бурной половине своей жизни он немало насмотрелся на обережников и готов был зуб заложить, что один из «охотников», а то и двое, не те, за кого себя выдают. Кого-то ищут? Чего-то вынюхивают? Если Репа сейчас в городе, он получит записку к вечеру, а если этот лапоть так и будет гнать ящерков, то даже к обеду. Условные наколки на воске не дадут бумажке потеряться, и обратно она вернется в виде семерика-другого бусин, в зависимости от важности сведений.