Цветок камалейника - Страница 92

— Ничего, брат. Я просто пожадничал — все настолько вкусно, что немудрено откусить шире рта. Запить бы чем-нибудь…

Брат Марахан плутовато заулыбался и, подозвав служку, зашептал ему на ухо, горячо жестикулируя. Тот понимающе кивнул и вышел, спустя несколько минут вернувшись с большой корзиной и девушкой, которая помогала тащить оную за вторую ручку. Поставив корзину на стул, служка начал сноровисто извлекать оттуда бутылки всевозможных форм, цветов и размеров. Похоже, брат Марахан решил подробно ознакомить гостей с основными положениями своего трактата.

Откупорив одну из бутылей, монах помахал над горлышком ладонью, гоня запах к носу, прищурился и одобрительно кивнул.

Служка споро наполнил рюмки чуть ли не с верхом. Отказываться было неудобно, тем более что Марахан торжественно посвятил первый тост Двуединому, «кормильцу нашему и поильцу», особо выделив последнее слово.

Наливка оказалась ядреная до горючести, все поскорее кинулись ее заедать. Воодушевленный монах выбил пробку из следующей бутылки, прислужница обнесла гостей ломтиками сладкого сыра. Раскрасневшийся Джай потянулся хлопнуть ее по заду, но девица одарила его таким взглядом, что рука у обережника онемела до самого плеча. Приглядевшись внимательнее, парень понял, что на храмовую «помощницу» эта особа не похожа: высокая, худая, с неприязненно поджатыми губами и бледным лицом. Голова повязана кисейным платком, платье до самого пола, с длинными рукавами и глухим воротом, на шее крученая нитка с Иггровым знаком.

— Раддочка, солнышко, посиди с нами! — Монах тоже истосковался по женскому обществу, да и гостям хотелось угодить.

— Спасибо, брат Марахан, — холодно отозвалась девица, не меняя неприступной позы со скрещенными на груди руками. — Но мне надо еще помолиться перед сном. Можно, я удалюсь в свою келью?

— Кисонька, ты ж сегодня уже пять раз молилась! — разочарованно застонал монах, пытаясь впихнуть ей рюмку с наливкой.

— Шесть, — отодвинувшись, неприязненно поправила девица. «Крысонька» подошло бы ей куда больше. — Двуединому же наиболее угоден семерик.

И вышла, не дожидаясь позволения. ЭрТар восхищенно цокнул языком — спину девушки полностью закрывали распущенные волосы иссиня-черного цвета.

— Иггрова Невеста, — со вздохом пояснил Марахан, — блюдет себя для жениха, ее черед в этом месяце. Решила вот прожить оставшийся срок в монастыре, набраться должной святости. Хорошая девушка…

Из кислого тона монаха явствовало, что он предпочел бы плохую.

Застолье пошло своим чередом. После девятой главы «трактата» Брент действительно почувствовал, как на него нисходит божественная благодать, а если продолжать в том же духе, то скоро спустится и сам Иггр, с которым можно будет побеседовать и даже чокнуться. Поблагодарив хозяина, жрец вылез из-за стола и за шкирки вытащил «обережь»: ЭрТар успел наесться, пригреться и задремать, а Джай был не прочь покутить еще часок-другой, тем более что разговор давно скатился с возвышенного на земное, пышногрудое и крутобедрое.

Монаха их уход не слишком огорчил, скорее наоборот. Он с плохо скрываемым нетерпением осведомился, будут ли гости спать или желают осмотреть обитель, получил ответ, что до утра их лучше не тревожить, обрадовался еще больше и от души пожелал всем спокойной ночи.

***

Дерн лопнул, как кожа над созревшем нарывом, и из раны в земле натужно выползла огромная белая личинка. Полежала, обсыхая и привыкая к холодному ночному воздуху.

Два других силуэта безмолвно стояли поодаль, ожидая, пока она поднимется на ноги. Приятели при жизни, в посмертии они и вовсе стали неразлучны, управляемые одной волей.

Вопреки ожиданиям Архайна, воспитывать иггросельских йеров моруны не пожелали, устремившись в обход города. Не погнались они и за своими убийцами — мертвяки не псы, чтобы бежать по вчерашнему следу, не подкрепленному тропой.

А вот где живет подставивший их Репа, они знали совершенно точно…

…Подземная тварь устало, удовлетворенно вытянула щупальца. Продолжение рода — нелегкая работа. Зато есть чем гордиться: бездумные, пронизанные плесневыми нитями личинки поползли в свои логова, понесли туда материнские споры, обильно рассеивая их по дороге.

Хоть одна да прорастет.

***

Архайн поднял голову, задумчиво щекоча подбородок кончиком пера.

— Вот скажи мне, Брент… зачем тебе это понадобилось, а? Ведь ты не похож на прочих жрецов. И честолюбия у тебя хватало, и здравого смысла, и чувства самосохранения. На кой ты пошел в эту секту? Чего тебе недоставало? Острых ощущений? Чувства избранности? Причастности к спасению мира? Но зачем его спасать? Может, твоей обожаемой судьбе того и надо, чтобы он погиб и возродился обновленным, как бабочка из сплетенного гусеницей кокона? Чем тебя не устроила наша вера?

Вкрадчивый голос тек в уши, как незадолго до этого — расплавленный свинец в горло, и защиты от него тоже не было.

— Зачем поклоняться божеству, которому нет до тебя дела? Тварь не даст тебе ни бессмертия, ни власти, ни любви. Она использует вас, как матка — рабочих пчел. До чего ж завидная доля: собирать мед, растить новых слуг, жалить врагов — и издыхать в крапиве под летком с чувством выполненного долга! Допустим, ты найдешь ее — а дальше? Ты не годишься ей ни в защитники, ни в наставники, и уж тем более в трутни. Она прекрасно обойдется без тебя. Уже обходится.

Холод и боль, ужас и отчаяние. Лучше сойти с ума, чем впустить в него эту ложь…

А ложь ли?